Алексей Житник: «Я до последнего момента не мог поверить, что буду находиться с Уэйном Гретцки в одной раздевалке»

Олимпийский чемпион Алексей Житник в интервью Sport.ua вспомнил об отцовских щитках с поролоновыми вставками, реверансе для «Сокола» перед переходом в НХЛ, Тихонове, Гретцки и Гашеке, а также назвал самых перспективных современных хоккеистов Украины.

— Выбрав в свое время хоккей, Вы попали в яблочко. Но почему именно эта игра? Ведь когда вы в конце 70-х начинали занятия спортом, «Сокол» еще не считался в СССР грозной силой, а в Киеве популярным было прежде всего футбольное «Динамо»...

— Все получилось банально. Старшая на десять лет сестра Анна занималась теннисом и тренировалась на кортах над Республиканским стадионом, то есть на занятия ходила мимо катка «Льдинка». Так Аня предложила отдать нас, братьев-двойняшек, в какую-нибудь секцию на льду. Чтобы не разнесли квартиры. До хоккея я даже успел позаниматься фигурным катанием и борьбой. А во дворе, конечно, летом постоянно бегали за мячом, а зимой - за шайбой. Тогда же увлечений не было. Телевидение состояло из двух с половиной телеканалов, гаджетов тоже не было.



— Достаточно проанализировать состав «Сокола» или «Динамо», начиная с 1963 года, чтобы понять, что ко второй половине 80-х за команду играли в основном воспитанники российского хоккея. И только ближе к распаду СССР местных воспитанников в команде стало больше.

— Это понятно, потому что в России канадский хоккей начали развивать раньше. И тогда это была одна страна. Когда русские начинали играть, в Киеве открытых катков практически не было. Появлялись лишь постепенно. Тот же спорткомплекс «Авангард» появился только в 1970-м. А чтобы воспитать хоккеиста серьезного уровня, нужно десять лет. Вот к концу 80-х 16-17-летние воспитанники киевской школы постепенно начали подбираться к основе «Сокола». И то с учетом условия, что в ДЮСШ «Льдинка» и «Сокол» в те годы был не набор, как сейчас, а отбор. Тренеры выбирали 20-30 лучших с их точки зрения из 200-300 желающих заниматься хоккеем. Сейчас спорт перестал быть приоритетом среди родителей. К сожалению.

— На ваш выбор повлияло мнение отца или матери?

— Мой папа лет до 70-ти бегал в футбол на верхнем поле Республиканского стадиона, а в молодости долго выступал сначала за студенческие, а затем любительские команды Киева. Хоккей отец просто смотрел. Я жил на Печерске, до катка «Льдинка» добирался за три остановки на троллейбусе. Папа помогал мне делать форму. Тогда не было возможности покупать экипировку так, как сейчас, потому титановые щитки с поролоновыми вставками искали сами. Также добывали «бэушные» перчатки, клееные клюшки. Нормальный шлем Joffa, который действительно защищал голову, отец купил мне, когда я был, кажется, 12-летним. Также дефицитными и в основном уже ношеными были коньки. Чтобы приобрести их, пришлось пользоваться связями моего тренера Валерия Голдобина. Иными словами, папа поощрял мое увлечение хоккеем, но не говорил, чем надо заниматься.

— В «Соколе» вы очень быстро начали играть в первой паре защитников с опытным Валерием Ширяевым.

— Говорю же, что Богданов мне доверял. Как-то так получилось, что я сразу был рядом с самыми опытными хоккеистами. Скажем, сначала жил на базе в Пуще-Водице с Горбушиным. Сергей - очень сдержанный, спокойный человек. Перед тем, как поехать играть во Францию, он мне очень помог. А с Валерой, конечно, играть одно удовольствие. Хотя не скажу, что мы постоянно выходили в одной паре. Иногда меня ставили в дуэте с Овчинниковым, который был универсалом и мог сыграть и в нападении. Также выходил в паре с Сергеем Лубниным или крепким латвийцем Дмитрийсом Зиновьевсовым. Со всеми поиграл и со всеми было по-своему интересно. Причем для меня не было важно - левого или правого защитника играть.




— В ЦСКА осенью 1991-го переходили, чтобы иметь больше шансов попасть в состав сборной на Олимпиаду?

— Нет. Просто там видел больше перспектив. Я вообще не рассчитывал, что меня возьмут на Игры. Там игроков без меня хватало. Но когда попал в ЦСКА, продолжил прогрессировать. В 1992-м мы стали чемпионами мира среди молодежи, причем тех же канадцев победили очень уверенно - 7:2. Но даже после этого я старался не думать об Играх в Альбервилле. Проходил все сборы, и если бы не попал в заявку, воспринял бы решение Виктора Тихонова с пониманием. Однако, конечно, сильно обрадовался, когда оказался в списке избранных. Виктор Васильевич тогда сделал ставку на представителей внутреннего чемпионата: взял тройку нападающих из «Спартака», пригласил представителей московских «Динамо» и «Крыльев Советов», а из легионеров были лишь Вячеслав Быков и Андрей Хомутов, которые на тот момент выступали в Швейцарии.

— При этом вас Тихонов на Олимпиаде выпускал в «динамовском» звене.

— Играл в паре с Дмитрием Юшкевичем, а в нападении играли Леша Жамнов, Алексей Ковалев и харьковчанин Сергей Петренко. Почему так - не знаю. Тихонов видел нас во время многих турниров и решил, что такое сочетание будет наилучшим. При этом мы ехали в Альбервилль с пониманием, что второе место будет провалом. Решения Тихонова не обсуждались и не комментировались. Виктор Васильевич на тот момент выиграл в хоккее уже все, что можно было выиграть, поэтому делал все, что считал правильным. Это очень строгий и требовательный тренер. Имел с ним нормальные рабочие отношения и в течение года выступлений в составе ЦСКА, и до того, как приезжал в сборную из «Сокола».

Тихонов любил, чтобы его установку выполняли строго, и не приветствовал импровизаций. Даже когда речь была об опытных игроках, а такие молодые, как я, себе самодеятельности и не позволяли. Имел задачу - четко отобороняться, отобрать-отдать и смениться. Подключения в атаку приветствовались только тогда, когда не было риска ошибиться в обороне. Возможно, я был ограничен функциями, но таковы законы игры в хоккей. Есть требования и их надо придерживаться. Раз мы стали олимпийскими чемпионами, то решения Тихонова были правильными.

— Вы, если не ошибаюсь, перед НХЛ успели вернуться в «Сокол».

— Да, принял предложение киевлян вернуться, уже когда был задрафтован. На тот момент уже имел агента и мог уехать и из Москвы. Но хотел, чтобы компенсацию за меня получил «Сокол». Поэтому вернулся. Принял присягу украинской армии, снова стал игроком киевского клуба, а через считанные дни вылетел в Лос-Анджелес. Агент договорился, чтобы я подписал контракт по схеме 3+1 и «Сокол» за меня получил неплохие деньги.

— Статус олимпийского чемпиона повлиял на отношение к вам в НХЛ?

— Для них ни олимпийское золото, ни титул чемпиона мира ничего не значат. В НХЛ за игроками следят по другой динамике. Им важно, что хоккеист с 15 лет выступает за национальную сборную, регулярно участвовал в чемпионатах мира разных возрастов. В лиге видели, что сборная СССР со мной в составе постоянно обыгрывала канадцев, американцев, шведов. Конечно, когда игрок в 19 входит в состав первой сборной, то что-то он умеет. Независимо от того, выиграл ли он что-либо с командой или нет. Правда, выбирать бывших хоккеистов из СССР под первыми номерами тогда еще боялись, поскольку не были уверены, что мы приедем. Поэтому меня выбрали 81-м. Впрочем, после скандального отъезда Фетисова и Касатонова в дальнейшем люди в НХЛ уже переходили без разрешений Спорткомитета.

— Насколько тяжело человеку из СССР было адаптироваться к жизни в Америке ментально?

— А куда деваться? Свободы в НХЛ вроде больше, но и там сильно не разгуляешься. Времени ни на что другое, кроме хоккея, не оставалось. 82 матча за сезон, тренировки, переезды - нужно постоянно быть в форме. Если плохо готов - за спиной длинная очередь из конкурентов. Выпасть из обоймы легко, а вернуться сложнее. Здесь мы привыкли, что нас кормят и укладывают спать. В Америке воли больше, но при этом работу надо выполнять без заминок. Не получается - система выбрасывает. Никто ни с кем не нянчится и не уговаривает.

Вот в межсезонье легче. Сыграл последний матч - прошел медобследование и до следующего сезона свободен. Готовься, как хочешь - сам, с командами, вообще не тренируйся. По сравнению с советской системой контраст разительный. У нас практически весь год мы находились на сборах. Когда получал один выходной за две недели, чувствовал себя счастливым. В Америке же - капитализм в самом широком смысле слова. Играешь хоккей и получаешь за это деньги. Понимал, что только на пляже летом лежать не могу, но и убиваться ежедневно на двух-трех тренировках не надо. Как правило, в июне я отдыхал, а в июле-августе тренировался по два раза в день с «Соколом».

— Английским хотя бы на базовом уровне после переезда в США владели?

— Нет. Но мне повезло, что в Лос-Анджелесе тогда не было ни одного русско- или украиноязычного хоккеиста. Жил я с канадцами. Это - Роб Блейк, Дэрил Сидор. Кстати, Дерилова бабушка - украинка. Она, кажется, по-английски не говорила вообще. Когда приезжал к ним в Эдмонтон в гости, общались исключительно на украинском. И стол они накрывали наш. Водка на нем тоже была. Однако с Сидором мы разговаривали по-английски. Мне помогало, потому что понимал, что должен как можно скорее прижиться в той среде. Первые три-четыре месяца из-за незнания английского мне было трудно, но где-то после Нового года начал потихоньку привыкать, на разговорном уровне английский уже усвоил. Во всяком случае, ребята меня понимали. Кто хотел. А кто не хотел, то на каком бы языке ты ни говорил, он не поймет.




— В «Лос-Анджелесе» вам выпала честь играть рядом с Уэйном Гретцки. Воспринимали его, как кого-то особенного?

— Я до последнего момента не мог поверить, что буду находиться с Уэйном Гретцки в одной раздевалке, играть в одной команде! И не только с ним. Яри ​​Курри, Люк Робитайл, Пол Коффи для меня тоже тогда были незаурядными авторитетами. И от понимания, что буду жить в городе, который раньше постоянно видел в фильмах, тоже кружилась голова. Для меня это выглядело слишком нереально. Но главное - попасть туда. Я прилетел в Лос-Анджелес с папой, также поначалу помогал русскоязычный агент Серж Левин.

А знакомство с Гретцки, конечно, запомнилось. Летом мы собрались в лагере Лейк-Эррол-Гет близ Калифорнии. Сначала съехались молодые, а старшие игроки присоединились к нам через пять дней. Всего в обойме было игроков 60. Мне повезло, что Гретцки тренировался в той группе, что и я. Перед первой тренировкой он подъехал ко мне, поздоровался и сказал: «Welcome. Я Уэйн Гретцки». «Я знаю, кто вы», - ответил. Должен сказать, что Уэйн - очень спокойный, сдержанный человек. В раздевалке он говорил тихо, так, что все должны были прислушиваться. Гретцки не кричал никогда, говорил коротко, но по существу. Владелец клуба Брюс Макнел был другом Уэйна. Жена Гретцки, голливудская актриса Джанет Джонс имела привычку собирать всех холостых игроков команды у себя дома. Нас собиралось игроков семь-десять. Уэйн создавал вокруг себя положительную ауру.

— Да и вокруг него ауру создавали тоже, раз Гретцки приехал в Лос-Анджелес из Эдмонтона с Марти Максорли, своим многолетним телохранителем на льду.

— Хороший парень, я с ним одно время даже жил. Он старше меня на девять лет, во всем мне помогал.

— Гретцки решал что-то с точки зрения тактики, сочетания игроков в звеньях?

— Уэйн первых полсезона пропустил после того, как на старте чемпионата Брент Саттер травмировал его, толкнув в спину. А когда вернулся? Открыто не руководил, но уверен, что к мнению Гретцки прислушивались. У нас тогда был молодой тренер Барри Мелроуз. Он до сих пор работает комментатором на ESPN. Барри был очень амбициозен. Он немного старше Уэйна, но, конечно, авторитет легендарного обладателя четырех Кубков Стэнли и тренера-новичка не сравнивался. Впрочем, общий язык они нашли. От нас никто не ожидал выхода в финал, но мы смогли на пути к финалу победить «Ванкувер» и «Калгари», которые считались в противостоянии с нами фаворитами.

— Для вас было неожиданностью, что Мелроуз ставил вас как новичка в первых парах защитников и доверял играть в большинстве?

— Вообще, нет. Меня брали, как защитника атакующего плана. У меня был хорошо поставлен бросок, мог отдать передачу.

— Погодите. В СССР вы результативностью не впечатляли. К примеру, в составе ЦСКА в 44-х матчах сезона-1991/1992 вы набрали всего девять очков.

— В НХЛ специфика хоккея другая. Мне сразу сказали: «Есть возможность - подключайся и бросай». Канадский хоккей нацелен на ворота, и я сразу понял, что надо набирать очки. Это только потом начал в равной степени концентрироваться и на обороне, и на атаке. Сначала старался действовать результативно. А в СССР стремились забивать красиво, делать лишние передачи, лишние закаты. В Америке все просто - есть ворота, и в них надо затолкать шайбу. Да еще и матчей вдвое больше. Поэтому и набирал в первых двух сезонах более чем по 50 очков. И играть мне Мелроуз давал много - по 20-22 минуты. В «Баффало» позже вообще был на льду по 25 минут в каждом матче. Когда тренер доверяет, чувствуешь себя комфортно. Выходя на лед менее 20 минут, чувствовал, что мне этого мало.

Источник: Sport.ua

Не забудьте подписаться на наши страницы в социальных сетях Facebook, Telegram, Instagram, Twitter, Youtube и Viber